Александр Полежаев — Венок на гроб Пушкина

О, как свят и чист восторг поэта,
Когда видит он в грёзах своих, презирая немую смерть.
Как растёт его слава в потоке времени!
Внимая своему прошлому, он склоняется
С величественных высот своих над грядущими веками;
И имя его, как некая тяжесть, брошенная в пропасть,
Пробуждает тысячекратное эхо в глубине будущего. (В. Гюго)

I
Эпоха! Год неблагодарный!
Россия, плачь! Лишилась ты
Одной прекрасной, лучезарной,
Одной брильянтовой звезды!
На торжестве великом жизни
Угас для мира и отчизны
Царь сладких песен, гений лир!
С лица земли, шумя крылами,
Сошёл, увенчанный цветами,
Народной гордости кумир!

И поэтические вежды
Сомкнула грозная стрела,
Тогда как светлые надежды
Вились вокруг его чела!
Когда рука его сулила
Нам тьму надежд, тогда сразила
‎Его судьба, седой палач!
‎Однажды утро голубое
‎Узрело дело роковое…
‎О, плачь, Россия, долго плачь!
Давно ль тебя из недр пустыни полудикой
Возвёл для бытия и славы Пётр Великой,
‎Как деву робкую на трон!
Давно ли озарил лучами просвещенья
С улыбкою отца, любви и ободренья
‎Твой полунощный небосклон.
Под знаменем наук, под знаменем свободы
Он новые создал великие народы;
‎Их в ризы новые облёк;
И ярко засиял над царскими орлами,
Прикрытыми всегда победными громами,
‎Младой поэзии венок.

Услыша зов Петра, торжественный и громкий,
Возникли: старина, грядущие потомки,
‎И Кантемир и Феофан;
И, наконец, во дни величия и мира
Возникла и твоя божественная лира,
‎Наш Холмогорский великан!
И что за лира: жизнь! Её златые струны
Воспоминали вдруг и битвы и Перуны
‎Стократ великого царя,
И кроткие твои дела, Елисавета,
И пели все они в услышание света
‎Под смелой дланью рыбаря!
Открылась для ума неведомая сфера;
В младенческих душах зиждительная вера
‎Во всё прекрасное зажглась;
И счастия заря роскошно и приветно
До скал и до степей Сибири многоцветной
‎От вод балтийских разлилась!
Посеяли тогда изящные искусства
В груди богатырей возвышенные чувства;
‎Окреп полмира властелин,
И обрекли его, в воинственной державе,
Бессмертию веков, незакатимой славе
‎Петров, Державин, Карамзин!

II
Потом, когда неодолимый
Сын революцьи, Бонапарт,
Вознёс рукой непобедимой
Трёхцветный Франции штандарт;
Когда под сень его эгиды
Склонились робко пирамиды
И Рима купол золотой;
Когда смущённая Европа
В волнах кровавого потопа
Страдала под его пятой;

Когда отважный, вне законов,
Как повелительное зло,
Он диадемою Бурбонов
Украсил дерзкое чело;
Когда, летая над землёю,
Его орлы, как будто мглою,
Мрачили день и небеса;
Когда муж пагубы и рока
Устами грозного пророка
Вещал вселенной чудеса;

Когда воинственные хоры
И гимны звучные певцов
Ему читали приговоры
И одобрения веков;
И в этом гуле осуждений,
Хулы, вражды, благословений
Гремел, гремел, как дикий стон,
Неукротимый и избранный,
Под небом Англии туманной
Твой дивный голос, о Байрон! —
Тогда, тогда в садах Лицея,
Природный русский соловей,
Весенней жизнью пламенея,
Расцвёл наш юный корифей;
И гармонические звуки
Его младенческие руки
Умели рано исторгать.
Шутя пером, играя с лирой,
Он Оссиановой порфирой
Хотел, казалось, обладать.
Он рос, как пальма молодая
На иорданских берегах,
Главу высокую скрывая
В ему знакомых облаках;
И, друг волшебных сновидений,
Он понял тайну вдохновений,
Глагол всевышнего постиг;
Восстал, как новая стихия,
Могуч, и славен, и велик —
И изумлённая Россия
Узнала гордый свой язык!

III
И стал он петь, и всё вокруг него внимало;
Из радужных цветов вручил он покрывало
‎Своей поэзии нагой.
Невинна и смела, божественная дева
Отважному ему позволила без гнева
‎Ласкать, обвить себя рукой;
И странствовала с ним, как верная подруга,
По лаковым парке́ блистательного круга
‎Временщиков, князей, вельмож;
Входила в кабинет учёных и артистов
И в залы, где шумят собрания софистов,
‎Меняя истину на ложь;
Смягчала иногда, как гений лучезарный,
Гонения судьбы то славной, то коварной;
‎Была в тоске и на пирах,
И вместе пронеслась, как буйная зараза,
Над грозной высотой мятежного Кавказа
‎И Бессарабии в степях.
И никогда нигде его не покидала;
Как милое дитя, задумчиво играла
‎Или волной его кудрей,
Иль бледное чело, объятое мечтами,
Любила украшать небрежными перстами
‎Венков из лавров и лилей.
И были времена: унылый и печальный,
Прощался иногда он с музой гениальной,
‎Искал покоя, тишины;
Но и тогда, как дух, приникнув к изголовью,
Она его душе с небесною любовью
‎Дарила праведников сны.
Когда же утомясь минутным упоеньем,
Всегдашним торжеством, высоким наслажденьем,
‎Всегда юна, всегда светла,
Красавица земли, она смыкала очи,
То было на цветах, а их во мраке ночи
‎Для ней рука его рвала.
И в эти времена всеведущая Клио
Являлась своему любимцу горделиво,
‎С скрижалью тайною веков;
И пел великий муж великие победы,
И громко вызывал, о праотцы и деды,
‎Он ваши тени из гробов!

IV
Где же ты, поэт народный,
Величавый, благородный,
Как широкий океан;
И могучий и свободный,
Как суровый ураган?
Отчего же голос звучный,
Голос, с славой неразлучный,
Своенравный и живой
Уж не царствует над скучной,
Полумёртвою душой,
Не владеет нашей думой,
То отрадной, то угрюмой,
По внушенью твоему?
Не всегда ли безотчётно,
Добровольно и охотно
Покорялись мы ему?
О так, о так, певец Людмилы и Руслана,
Единственный певец волшебного фонтана,
‎Земфиры, невских берегов,
Певец любви, тоски, страданий неизбежных,
Ты мчал нас, уносил по лону вод мятежных
‎Твоих пленительных стихов;
Как будто усыплял их ропот грациозный,
Как будто наполнял мечтой религиозной
‎Давно почивших мертвецов.

И долго, превратя в безмолвное вниманье,
Прислушивались мы, когда их рокотанье
‎Умолкнет с отзывом громов.
Мы слушали, томясь приятным ожиданьем, —
И вдруг, поражена невольным содроганьем,
‎Россия мрачная, в слезах,
Высоко над главой Поэзии печальной
Возносит не венок, но факел погребальный,
‎И Пушкин — труп, и Пушкин — прах!
Он — прах! Довольно! Прах, и прах непробудимый!
Угас, и навсегда, мильонами любимый,
‎Державы северной Баян!
Он новые приял, нетленные одежды
И к небу воспарил под радугой надежды,
‎Рассея вечности туман!

V
Гимн смерти
Совершилось: дивный гений,
Совершилось: славный муж
Незабвенных песнопений
Отлетел в страну видений,
С лона жизни в царство душ!

Пир унылый и последний
Он окончил на земле;
Но, бесчувственный и бледный,
Носит он венок победный
На возвышенном челе.

О, взгляните, как свободно
Это гордое чело!
Как оно в толпе народной
Величаво, благородно,
Будто жизнью расцвело!

Если гибельным размахом
Беспощадная коса
Незнакомого со страхом
Уравнять умела с прахом,
То узрел он небеса!

Там под сению святого,
Милосердного творца
Без печального покрова
Встретят жителя земного,
Знаменитого певца.

И благое провиденье
Слово мира изречёт,
И небесное прощенье,
Как земли благословенье,
На главу его сойдёт…

Тогда, как дух бесплотный, величавый,
Он будет жить бессумрачною славой,
‎Увидит яркий, светлый день;
И пробежит неугасимым оком
Мильон миров, в покое их глубоком,
‎Его торжественная тень;
И окружит её над облаками
Теней, давно прославленных веками,
‎Необозримый легион:
Петрарка, Тасс, Шенье — добыча казни…
И руку ей с улыбкою приязни
Подаст задумчивый Байрон;
И между тем, когда в России изумленной
Оплакали тебя и старец и младой,
И совершили долг последний и священный,
Предав тебя земле холодной и немой,
И, бледная, в слезах, в печали безотрадной,
Поэзия грустит над урною твоей, —
Неведомый поэт, но юный, славы жадный,
О Пушкин! преклонил колено перед ней.
Душистые венки великие поэты
Готовят дня неё — второй Анакреон;
Но верю я: и мой в волнах суровой Леты
С рождением своим не будет поглощён —
На пепле золотом угаснувшей планеты
Несмелою рукой он с чувством положён.

Утешение
«Над лирою твоей разбитою, но славной
Зажглася и горит прекрасная заря!
Она облечена порфирою державной
Великодушного царя».