Георг Тракль — Гелиан

В часы одинокости духа
о как чудно под солнцем брести
мимо жёлтых стен накалённого лета.
Шуршанье шагов в траве; однако, без просыпу спит
в сером мраморе отпрыск Пана.

Вечером на террасе мы пьянеем от тёмного вина.
Персики раскалённо светятся в листве;
нежность сонаты, радость улыбки.

Чудна полночная тишь.
В тёмных лугах
встречаемся с пастухами и белыми звёздами.

Осенью преисполняется
трезвой ясностью роща.
Примирённо прохаживаемся у красноватых стен
и круглыми глазами следим за полётом птиц;
вечером белые воды истекают в погребальные урны.

В безлистых ветвях празднует небо.
Из чистых рук селян хлеб и вино,
и тихо дозревают плоды в солнечной кладовой.

О, как озабочены лики милых умерших.
И всё же праведное созерцание радует душу.

Исполнено силы немотство опустошенного сада,
где юный послушник украсил свой лоб пожухшей
листвой,
и пьёт ледяное золото ветра.

Прикасаются руки к древности синей воды,
а в холодной ночи — к белым щекам сестёр.

Плавен и лёгок шаг под радушными окнами комнат,
где одиночество, шелест клёна
и где, может быть, распевает дрозд.

Прекрасен человек — даже исшедший из тьмы,
когда удивляется он движеньям собственных рук и ног,
как в пурпурных глазницах тихо перекатываются глаза,

Перед вечерней молитвой исчезает пришелец в чёрном
ноябрьском разоре,
под трухлявыми ветками, у стен, изъязвлённых проказой,
где перед тем прошёл святой брат,
погружённый в нежные звоны струн своего безумья,
о, как одиноко отходит вечерний ветер.
Умирающе склоняется чело в сумрак оливы.
Потрясает гибель целого рода.
В этот час наполняются глаза очевидца
золотом его звёзд.

В вечере тонет эхо отзвучавших колоколов,
на площади рушатся чёрные стены,
мёртвый солдат призывает к молитве.

Бледный ангел,
вступает сын в опустевший дом своих предков.

Сестры ушли далеко к белым старцам.
Ночью нашёл их сновидец на полу, в коридоре —
после печального странствия.

О, как цепенеет он, когда наступает серебряными
ступнями
на их зловонные червивые космы.
И покойницы-сестры покидают пустынный кров.

О, псалмы в полуночных огненных ливнях,
когда толпа стегает крапивой по кротким глазам
и младенческие ягоды бузины
изумлённо склоняются над пустой могилой.

Тихо катятся пожелтевшие луны
над лихорадочным ложем юноши,
пока он вслушивается в молчанье зимы.

О высоком уделе мнит Перешедший через Кедрон,
где кроткие творенья — кедры
разметались под голубыми бровями Отца,
а ночью по лугу ведёт своё стадо сновидец.
Или раздаются вопли во сне,
когда в роще подступает к человеку железный ангел,
и мясо святого шипит на раскалённой жаровне.

Возле мазанок вьются пурпурно виноградные лозы,
звенят снопы пожелтевшей ржи,
гудение пчёл, шелестящий полёт журавля.
По вечерам воскресшие встречаются
на скалистых тропинках.

В чёрных водах отражаются прокажённые;
или распахивают свои одежды в гнойных струпьях,
рыдая в целебный ветер, подувший с розового холма.

Стройные юницы пробираются ощупью по переулкам
ночи
— не найдут ли возлюбленного пастуха.
Субботними вечерами в жилищах звучит нежное пенье.

Да помянет песня и отрока,
безумье и белые брови его, и гибель его,
кто из тленья открыл голубые глаза.
О, как грустна эта встреча!

Ступени безумья в чёрных комнатах,
тени старцев в раскрытых дверях,
душа Гелиана в розовом зеркале видит себя —
и спадают со лба снег и проказа.

Тихо гаснут на стенах звёзды,
и белые призраки света.

Из ковра проступают могильные кости,
молчанье разрушенных крестов на холме,
сладость ладана веет в пурпурном ветре ночном.

О, глаза, пережёванные в чёрных зевах,
пока в нежном помрачении внук
одиноко размышляет о тёмном конце,
тихий Бог голубые веки склоняет над ним.