Прежде — праздник деревенский,
Нынче — осень голодна;
Нет конца печали женской,
Не до пива и вина.
С воскресенья почтой бредит
Православный наш народ,
По субботам в город едет,
Ходит, просит, узнает:
Кто убит, кто ранен летом,
Кто пропал, кого нашли?
По каким-то лазаретам
Уцелевших развезли?
Так ли жутко! Свод небесный
Темен в полдень, как в ночи;
Не сидится в хате тесной,
Не лежится на печи.

Наклонила хвостики
Жёлтая ботва.
Как сухие гвоздики,
Падает листва.

Дождик вроде плотника
Стукнет раз-другой —
Всё забито плотненько
Палою листвой.

А под ней — картошечка,
Круглые края,
Смотрит, как в окошечко —
Бабушка моя!

Она теперь не кажется приманкой
для дней, ее ловивших на лету.
Хрусталь дворцов позвякивает склянкой,
разбитой о зрачок. И красоту

сменил в садах раздрай марионеток,
качающихся на ветру.
Но от стволов и полуголых веток
исходит мощь — и если бы к утру,

удвоив флот, его из Арсенала
спустить распорядился адмирал,
то на заре, пропахшей небывало

смолою, флот сиял бы у причала,
весь в парусах, и ожидал сигнала,
непобедим, ловя фатальный шквал.

(Отрывки)

Деревья кое-где еще стояли в ризах
и говорили шумом головы,
что осень на деревьях, на карнизах,
что изморозью дует от Невы.

И тосковала о своем любимом
багряных листьев бедная гульба,
и в небеса, пропитанные дымом,
летела их последняя мольба.

И Летний сад… и у Адмиралтейства —
везде перед открытием зимы —
одно и то же разыгралось действо,
которого не замечали мы.