Пустынной осени черты.
Последних трав скупые всходы.
В огне закаты и восходы.
И дали ровные чисты.

То, что горело, отожгло.
Сменила стужа время зноя.
И всё минутное и злое
куда-то вовсе отошло.

На зелень редкую лугов
слетает робкий снег без края.
И я тебя благословляю
за позднюю твою любовь

Благодарю за доброту.
В твоих глазах и сердце светлом
и в соснах, говорящих с ветром,
я снова силу обрету.

Там, где пушкинская осень над тосканскими холмами,
там, где лавровая прозелень сквозь позолоту клёна,
тёплый ветер октября, лёгкий парус корабля,
удивлённа и доверчива перед ангелом Мадонна.

Там, где стоптаны стопами изгнанничьими камни,
там, за гулом автострады, оправдание светает,
облака плывут на юг, в синем небе склянки бьют,
зорю бьют, опять из рук ветхий Данте выпадает.

Пляж опустел. Волны в солнечных вспышках.
Яркий песок. Сонный толстый рыбак.
Чайки болтливые в белых манишках.
Черное сборище тощих собак.

У рыбака слишком женские груди.
Где теперь скумбрия, где камбала?
Старые люди, одесские люди
На лежаке забивают козла.

Как мне близка их безумная участь,
И ничего я не знаю свежей,
Чем вопросительной речи певучесть,
Чем иронический смысл падежей.

Я помню бесшумную осень, —
Предзимних грибов охолонь,
Огонь истребительный сосен,
Зелёный от злобы огонь.
Я помню: топорщится иней,
Темна и густа полынья, —
Кричу я, качаясь на льдине:
— Да ты же не любишь меня! —
А женщина смотрит угрюмо
И стынет в глазах у неё
Больная старинная дума:
Как в детях продлить бытиё…
Россия!.. Поэт на поэте,
На воре, естественно, вор, —
Совали, как хилые дети,
Головки под скользкий топор.