У самого крыльца обрызгала мне плечи
протянутая ветвь. Белеет небосклон,
и солнце на луну похоже, и далече,
далече, как дымок, восходит тонкий звон,
вон там, за нежно пожелтевшим
сквозным березняком, за темною рекой…
И сердце мягкою сжимается тоской,
и, сетуя, поет, и вторит пролетевшим
чудно-унылым журавлям,
за облаками умолкая…
А солнце круглое чуть тлеет; и такая
печаль воздушная блуждает по полям,
так расширяется и скорбно и прекрасно
полей бледнеющая даль,
что сердцу кажется притворною, напрасной
людская шумная печаль.

Ст. Пожлакову

Не плачь ты, осень, безутешно,
как перед злом, перед бедой, —
я знаю, ты бываешь нежной
и золотой, и золотой.
Пустынны голые долины.
Ни стебелька, ни колоска…
Лишь отголосок журавлиный
издалека, издалека.

Твоих волос коснулся ветер,
упали тени на лицо.
Но всё ещё на зорьке светит
твоё кольцо, моё кольцо.
Мелькают дни, выходят сроки,
и мы внезапно узнаём,
как трудно в осень одиноким,
но мы вдвоём, но мы вдвоём…

Листок последний на берёзе.

Осень штормовая, в мачтах завывая,
Бьёт в борта всю ночь холодной, злобною волной…
Эх, да в море, да эх, да на просторе
Десять раз на вахте вспомнишь взгляд весёлый твой.

Ничего, что путь мой далёк и осенний норд так жесток,
Согревает сердца нам Одесса, этот вечный огонёк.
Пусть грохочет всю ночь волна — злая осень нам не страшна!
У весёлых и смелых матросов на душе всегда весна!

Кончался август. Ветер в груши
бросал предутреннюю дрожь.
И спелый колос грустно слушал,
Как серп жевал сухую рожь.

Рябины красными кистями
свисали ниже над землей.
Качались ивы над домами,
заплакав ржавою слезой.

Но с каждым днем все холодало.
Темней и глуше день от дня.
И осень рыжим одеялом
покрыла тощие поля…