Где-то
оторопь зноя
с ног
человека валит.
Где-то метель по насту
щупальцами
тарахтит…

А твоего
солнца
хватит
на десять Африк.
А твоего
холода –
на несколько
Антарктид…

Снова,
крича от ярости,
вулканы
стучатся в землю!
Гулким,
дымящимся клекотом
планета потрясена…
А ты –
беспощадней пожаров.
Сильнее
землетрясений.
И в тысячу раз
беспомощней
двухмесячного
пацана…

Оглядываться
не стоит.

Не верю в принцесс на горошинах.
Верю
в старух на горошинах.
Болезнями огорошенных.
Дремлющих
осторожно…

Они сидят над чаями
возвышенно и терпеливо,
чувствуя,
как в чулане
дозревает царство наливок…
Бормочут что-то печальное
и, на шаткий стол опершись,
буквами пишут печатными
письма —
длиною в жизнь…
Постели им — не постели.
Лестницы им — коварны.
Оладьи для них — толстенны.

Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу
разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
будто
капля росы на ладони клена.

Не убий!—
в полумраке грошовые свечи горят…
Из глубин
возникают слова и становятся в ряд.
Если боль
и набухли кровавые кисти рябин,
если бой,—
кто услышит твое: «Не убий..»?

Мы слышны
только самым ближайшим друзьям и врагам.
Мы смешны,
если вечность пытаемся бросить к ногам.
Есть предел
у цветка, у зари и у сердца в груди.
Мир людей.
И над каждым библейское: «Не укради!..»