Об испытаньях прежних
не вспоминай пока что…
Ты — в сауне.
Ты — грешник.
И потому —
покайся!
Вживайся оробело
в блаженство и мученье…
Но если это —
пекло,
куда девались черти?..

Жара, жарынь, жарища,
не утихая, стелется.
Она теперь царица!
Она
всему
владелица!

Она погодой вертит.
А здесь,
в горниле сауны,
из флоры — только веник,
и только я —
из фауны.
И не хватает воздуха.

Я люблю, когда над городом — снег,
неуверенно кружащийся,
ничей.
Неживой, мохнатый, медленный снег
одевает в горностаи
москвичей.
В горностаевом пальто
идет студент.
В горностаи постовой разодет…
Я люблю смотреть на белую рябь.
Фонари плывут над улицей —
горят.
Как наполненные пламенем ноли,
по-домашнему
горят фонари.
Пухлый снег идет,
и я за ним бегу.
Снег запутался в сплетенье кустов…

На снегу,
на очень тихом снегу —
восклицательные знаки
следов!

Слова бывают грустными,
слова бывают горькими.
Летят они по проводам
низинами,
пригорками.
В конвертах запечатанных
над шпалами стучат они,
над шпалами,
над кочками:
«Все кончено.
Все
кончено…»

Смеркается.
Пахнет леском перегретым…
Но я не об этом!
Совсем не об этом.

Я знаю, как трудно рождается слово.
Когда оно истинно.
И безусловно.
Прозрачно.
Пока что ни в чем не повинно.
А ты, надрываясь, грызешь пуповину
и мечешься:
— Люди!
Вы слово искали.
Берите!
Пока его не затаскали.
Скорее!
Пусть кто-нибудь станет пророком…
Нависла жара над высоким порогом.
Кукушка старается:
чет или нечет.