Раскрылся к цвету хмурый север,
И снова зимний сон далек…
То в синий лен, то в красный клевер
Свои холмы пpocтop облек,
И грудь, дышавшая лишь болью,
Дивясь полдневному раздолью,
Его лазурь и зной, как мед,
В забвеньи детском жадно пьет…
Пусть кубок пламени и звона
В час жизни пенится полней
У уст, познавших горечь дней,
И час ущерба, жребий стона,
Преобразится в полноту —
Как май, как яблоня в цвету!

Кажется, в других уже веках –
сверстники мои, лихой народ,
гулкие пробеги на коньках,
тонкий прогибающийся лед.
Главное успеть! По темноте
побыстрее, а не то беда.
Разогнался, махом пролетел!
Оглянулся – там уже вода…
Сколько раз я вспомню этот лед,
вечер тот, безумный наш азарт…
Человек серьезный не поймет.
Мама громко плакала: назад!..
Девы молча стыли у реки,
но блестел восторженно их взгляд.

Папа вернулся с рыбалки:
— Опять не клюёт, ёлки-палки…

Выпил чай, поел он супа
И сказал: — Ужасно глупо
Выпить чаю перед супом –
Разойдётся узел пупа,
Или, может быть, пупа.
Всё равно идея глупа,
Или, может быть, глупа?

Рассеялся туманище,
и вот —смотри— луна:
как в половодье тающий
литой обломок льда.
Нет, как в тазу обмылочек,
скользнувший из руки.
Нет, выбритый затылочек —
и в горле ком тоски.
Идут призывники.