Я пришел с тобой проститься, море,
Может быть, на долгие года.
Ты опять — в сверкающем уборе,
В кружевах из пены, как всегда.
И опять валы неутомимо
Ты стремишь на сглаженный песок,
Как в те дни, когда впервые — Рима
Ты вдали заметило значок.
Те же ветры сумрачные дули,
Те же облака бесстрастно шли,
В дни, когда отсюда строгий Юлий
Вел на диких бриттов корабли.
И туман над ширью океанской
Так же плыл, торжественно-суров,
В дни, когда сзывал Вильгельм Оранский
За свободу родины бойцов.

Дедал
Мой сын! мой сын! будь осторожен,
Спокойней крылья напрягай,
Под ветром путь наш ненадежен,
Сырых туманов избегай.
Икар
Отец! ты дал душе свободу,
Ты узы тела разрешил.
Что ж медлим? выше! к небосводу!
До вечной области светил!
Дедал
Мой сын! Мы вырвались из плена,
Но пристань наша далека:
Под нами — гривистая пена,
Над нами реют облака…
Икар
Отец! Что облака!

Люблю в закатном замираньи
Луча, над блестками зыбей,
На миг немое трепетанье
Пугливых, сизых голубей;
Они в предчувствии утраты
Дня, осенявшего их дрожь,
Скользят, — и вот уже трикраты
Я прошептал: «Снов не тревожь!»
Те сны! как паутинной нитью
Они над памятью давно,
Кружась, легли, и по наитью
Я сам вертел веретено.
Вот черный волос, вот багряный,
Зеленый, синий… света сны!

Огни! лучи! сверканья! светы!
Тот ал, тот синь, тот бледно-бел…
Слепит авто, с хвостом кометы,
Трам, озаряя, прогремел.
В вечерний сумрак, в шаткость линий
Вожглись, крутясь, огни реклам,
Зеленый, алый, странно-синий…
Опять гремит, сверкая, трам.
На лицах блеск — зеленый, алый…
На лицах смерть, где властен газ…
Но буен город, пьяный, шалый,
Справляющий вечерний час.