— Что ты здесь медлишь в померкшей короне,
Рыжая рысь?
Сириус ярче горит на уклоне,
Открытей высь.
Таинства утра свершает во храме,
Пред алтарем, новоявленный день.
Первые дымы встают над домами,
Первые шорохи зыблют рассветную тень,
Миг — и знамена кровавого цвета
Кинет по ветру, воспрянув, Восток.
Миг — и потребует властно ответа
Зов на сраженье — фабричный гудок.

Как вдруг нежданно стали гулки
Шаги среди больших стволов!
И в первый раз, во всей прогулке,
Смолк смех и говор голосов.
И вы, Алина, с робкой дрожью,
Ко мне прижались в полумгле,
И — как, не знаю, — но к подножью
Сосны мы сели на земле.
Ваш детский страх, ваш страх наивный
Я успокаивал, шутя…
А вечер, пламенный и дивный,
Гас, иглы сосен золотя.
Не потому ль, когда догнали
Друзей мы у лесной реки,
Заката отблеском сверкали
У вас два пятнышка щеки?

Когда мечта, под волей господина,
Должна идти вперед, как вьючный мул, —
Поможешь ты, скользящая терцина!
На высях гор закатный луч уснул,
В лазури звезды — крупны и алмазны,
Чуть слышен издали прибойный гул.
Все образы, что ярки и бессвязны,
Толпились быстро, в белом блеске дня,
Во мраке встали в строй однообразный.
Прочь все, что в жизни мучило меня,
Что мукой-счастьем волновало душу,
Томя надеждой, памятью казня.

Лик Медузы, лик грозящий,
Встал над далью темных дней,
Взор — кровавый, взор — горящий,
Волоса — сплетенья змей.
Это — хаос. В хаос черный
Нас влечет, как в срыв, стезя.
Спорим мы иль мы покорны,
Нам сойти с пути нельзя!
В эти дни огня и крови,
Что сольются в дикий бред,
Крик проклятий, крик злословии
Заклеймит тебя, поэт!
Но при заревах, у плахи,
На руинах всех святынь,
Славь тяжелых ломов взмахи,
Лиры гордой не покинь.