или о поэтах и кликушах
Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поет,
А если в точный срок, так в полной мере:
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же в петлю слазил в «Англетере».
А 33 Христу — он был поэт, он говорил:
«Да не убий!» Убьешь — везде найду, мол.
Но гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
И гвозди в лоб, чтоб ни о чем не думал
[ Чтоб не писал и чтобы меньше думал.]

Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца,-
Но недаром клуб «Фиорентины»
Предлагал мильон за Бышевца.

Что ж, Пеле, как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле,
Вместе с Жаирзинио.

Я сижу на нуле,-
Дрянь купил жене — и рад.
А у Пеле — «шевроле»
В Рио-де-Жанейро.

Муром занялась прокуратура,-
Что ему — реклама!

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,
Помеха,
На кручах таких, на какие никто не проник,
Никто не проник.

Жило-поживало веселое горное,
Горное эхо,
Оно отзывалось на крик —
Человеческий крик.

Когда одиночество комом подкатит под горло,
Под горло
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет,
В обрыв упадет —

Крик этот о помощи эхо подхватит,
Подхватит проворно,
Усилит и бережно в руки
Своих донесет.

Стареем, брат, ты говоришь?
Вон кончен он, недлинный
Старинный рейс Москва-Париж,-
Теперь уже — старинный.

И наменяли стюардесс
И там и здесь, и там и здесь —
И у французов, и у нас,-
Но козырь — черва и сейчас!

Стареют все — и ловелас,
И Дон Жуан, и Греи.
И не садятся в первый класс
Сбежавшие евреи.

Стюардов больше не берут,
А отбирают — и в Бейрут.